Exegi monumentum
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа,
Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.
Нет, весь я не умру — душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит —
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.
Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал.
Веленью божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспоривай глупца.
________________________________________
Об этих строках Пушкина исписаны горы книг и монографий, защищено море диссертаций, написана груда школьных сочинений и рефератов.
Но почему-то никто не отметил, что Пушкин ПРЯМО И ОТКРОВЕННО написал предсмертную записку.
Преследовавшая всю его жизнь мысль о смерти в последний год достигла своего апогея, приняв окончательные и законченные формы.
И многочисленные факторы - серьезные финансовые проблемы, творческий застой (Белинский: "Пушкин исписался"), неудачи в свете и личной жизни - все завязалось в единый смертный узел.
В последний год своей жизни Пушкин решительно искал смерти. Тут была какая-то психологическая задача. Причины никто не мог знать, потому что Пушкин был окружен шпионами: каждое слово его, сказанное в кабинете самому искреннему другу, было известно правительству.
"Стало быть, что таилось в душе его, известно только богу", - пишет Вересаев со ссылкой на многочисленные наблюдения современников.
Ну, насчет бога – слишком сильно сказано. Все, что известно Информационному Богу, всегда можно выявить путем системного анализа.
Итак, 37-летний Пушкин твердо решил умереть. Но мог ли позволить себе дворянин, всю жизнь дрожавший за свою честь и отстаивавший идеалы м-м де Сталь, умереть просто так?
Или же от водки и от простуд?
Нет, умереть нужно было непременно красиво. И не просто красиво, а так, чтобы общество всколыхнулось, а память («слух обо мне пройдет по всей Руси великой») осталась в веках
Так созрел дьявольский замысел с баронами отцом и сыном Геккеренами. Дантес, как опытный стрелок и бонвиван, был выбран в качестве исполнителя (само)убийства, а мерзопакостный Геккерен – в роли мишени. Коварство в том и состояло, что отвертеться Геккеренам было невозможно – старый барон драться не мог в силу своего социального и политического статуса, а молодой барон пошел драться за честь отца, оскорбленного БЕЗУМНЫМ (в своем замысле) Пушкиным.
Собственно, Геккерен Пушкина так и называет – безумцем:
Жоржу (Дантесу - аdmist) не в чем себя упрекнуть; его противником был безумец, вызвавший его без всякого разумного повода; ему просто жизнь надоела, и он решился на самоубийство, избрав руку Жоржа орудием для своего переселения в другой мир.
Барон ГЕККЕРЕН-СТАРШИИ - г-же ДАНТЕС, 29 марта 1837 г.
Однако план Пушкина чуть не сорвался – Геккерен младший хотел банально проучить безумца, нанеся ему ранение В НОГУ. Тогда и честь была бы спасена, и Пушкин – унижен. Но французский чемпион в стрельбе по голубям, стреляя с семи метров (!), просчитался: Пушкин с его ростом в 160 см имел слишком короткие ноги, и Дантес, целя в бедро, попал в низ живота.
Пушкину оставалось только умереть.
Что ему это через пару дней благополучно и удалось.
Говорят, что его ранение сегодня не считалось бы серьезным; антибиотики и прогресс медицины делают свое дело. Но НИКТО не стал Пушкина оперировать тогда СРАЗУ и применять существовавшие в то время антисептические средства, которые использовались еще со времен так любимой традиционалистами античности.
Врачи спокойно дали развиться перитониту.
От которого несчастный Пушкин и умер.
Ужасная цель кошмарного замысла была достигнута.
Но с этого момента все только и начинается.
Пушкин, ушедший в тень и остававшийся лишь мишенью для светских пересудов, начал НОВУЮ, уже посмертную жизнь.
Начал реализовываться план, намеченный в стихотворении, процитированном в начале..
То, что не удалось г-же Политковской, практически в полной мере удалось Пушкину.
Но об этом – позднее.
